Литературный
конкурс:
проза

Проза пионера

Жёлтые фонари

( 1 голос )

24 июня в 00:32

     Ехать на трассу "улица Коллонтай – Искровский проспект", грязно известных как Большая и Малая Минетные, мы собирались на машине – с фотокором, проводником и добровольцем, согласившимся на доильные эксперименты: мы были готовы к неожиданным требованиям, вплоть до использования проституток по назначению. Мне район не знаком, и услуга проводника, старожила Искровского проспекта, была как нельзя кстати. По его словам, здесь гроздьями висят минетчицы самого нежного возраста, а особо юные, где-то от десяти лет, выходят на шоссе в сопровождении мам – сутенерш и охранниц одновременно. Насколько развита в Петербурге торговля детьми, такова была цель нашего расследования.

     Однако судьба распорядилась так, что ехать пришлось одному и на метро. Увязнув в домашних хлопотах, я добрался до станции "Проспект Большевиков" только к началу двенадцатого. Тревожила перспектива, не обнаружив фактуру, просидеть ночь в парадняке на манер бомжа или наркомана. Первые впечатления умножили переживания: выйдя на широкий проспект, я увидел мирную мамашу с коляской. Понятно, что репортаж отсюда не спишешь – где торгуют ртом и телом, от младенцев закрывают даже балконы. Вскоре на глаза попалась домовая табличка: "Пр. Большевиков", я мысленно выругался. Мамаша, с ужасом оглядев темную фигуру, насчет "Коллонтай" махнула рукой на перпендикулярное шоссе. Однако и там я не нашел искомого. Чем дальше от метро, тем становилось глуше и опасней. Одинокий прохожий надолго задумался после вопроса: "Где здесь Искровский", будто оценивая мои данные, и неуверенно ответил: "Да ты, это..." – "Не в ту сторону? – мне пришлось торопить его. – Это за метро?" – "Да, за метро, – сказал гид, и уже в спину сладко добавил. – Девчонок там – о-о-ох..!"

     Но подозрения в ложности дурной славы "Минетных" нарастали с каждым десятком метров, отдалявших меня от площади ларьков и цветочных стоек. Широкую, как перина, Коллонтай продувало холодным ветром, под сырость которого ни мамаша-алкоголичка ни злой хозяин не выгонит на шоссе даже псину. Я уже решил бежать обратно, когда увидел вдали два женских силуэта, рельефно темнеющих в свете фар. Это были проститутки. Не имея развязности для общения с продажными женщинами, а возможно, и их стрижеными сутенерами, я отошел от дороги метров на пять и наблюдал издали. Одетые во все темное и исключительно хламное фигуры мирно беседовали под фонарем, не уделяя внимания проезжающим автомобилям. Бесцельно простояв минут пять, я двинулся на Искровский, предполагая главные скопления мастериц у знаменитого Правобережного рынка.

     Сначала появились три женщины, вновь одетые темно и хламно. Они стояли у обочины и ржали, как взнузданные кобылы перед боем. Одной из них можно с уверенностью дать шестнадцать-семнадцать лет. Другая – длинная, затянутая во все черное, выглядела на двадцать. Третья – низенькая, с раздувшимися как груша животом и бедрами, в приветствии ко мне широко раскрыла чернеющий внутри рот, будто решила заглотить клиента. Я подумал, что зря поехал без добровольца. "Ноу мани" – вдруг тонко и смешно вырвалось из меня, и я рысью ушел от опасного сближения.

     В двадцати метрах тусовалась пышная блондинка в сером прошитом ватнике. На ее ногах под ураганным ветром трепались обвислые чулки. Щекастая проститутка застенчиво улыбнулась лицом взращенной на молоке лубочной дивы, испорченным яркой косметикой. Именно испорченным – в безумных румянах, с широко очерченным ртом она выглядела как плюшка "Московская", только что вынутая из печи. Я хотел подойти и начать разговор, но метрах в трех остановилась "девятка", плюшка медленно-медленно подошла, открыла переднюю дверцу и наполовину засунулась в салон. О чем шли переговоры, я не слышал. Проститутка изогнула ногу в узком ботинке, почесала ею под задом, и вдруг втянулась в салон, будто всосанная аэродинамической трубой. На другой стороне проспекта тусовались две девчонки, по виду лет на шестнадцать. Поискав глазами пропитых мамаш и не обнаружив ни их ни детей, я не стал убивать время на испорченных старшеклассниц и поспешил дальше, где, по моими представлениям, расположен рынок.

     Однако в природе вновь наступила пустота. На унылом проспекте прохаживались редкие парочки. Дважды встретились одинокие женщины. Я не узнал в них проституток и проходил мимо, стараясь не испугать. Их беспечность была поразительна. Видимо, проститутки на Искровском стали своеобразным громоотводом: ни к чему нападать на истеричных аборигенок, когда есть нервные блудницы шоссе. Метрах в пятидесяти стояли три парня с какой-то девицей. Она отчаянно жестикулировала и, покрутив у виска пальцем, ушла в темноту дворов. Навстречу троице двигались две женские фигуры. Они спешили, едва не срываясь на бег – это было видно по широкой военной отмашке. Парни засвистали и загигали; женщины, вцепившись в висящие на плечах бесформенные мешки, неуклюжими прыжками побежали обратно. Не было слышно ни истошных криков ни милицейских сирен: на проспекте гудел только ветер. Я решил, что питерский центр наркоторговли и проституции – явление более мирное, чем деревенский "бродвей".

     Надя

     Я издали узнал ее по дурной одежде и мятому лицу с ярко намалеванными губами. Она держала под курткой большой сверток с апельсинами. Мы сблизились, женщина лет тридцати деловито спросила: "Молодой человек, у вас не найдется закурить?" Я торопливо достал сигарету и с неодолимой фальшью в голосе заявил, что здесь очень скучно.

          – В каком смысле? – спросила проститутка, начиная простую свою игру.

          – Говорили, здесь проститутки висят виноградными гроздьями, но кроме пары груш и одной булки я ничего не увидел.

          – А вы знаете цены? – спросила она и в ответ на неопределенное мычание объявила: – полташка и сто.

     Мы двинулись в обратную от рынка сторону. Женщина по-свойски взяла меня под руку и вдруг начала рассказывать про апельсины. Ей нужно было доставить фрукты брату, у него в больнице жена. Дома не живет, потому что... в общем, с этим трудности. Я решил, что она пьяна или под наркотиком, это выдавало произношение. Она обиделась на прямой вопрос и стала доказывать, что не наркоманка.

     – А где ты обычно обслуживаешь клиентов?

     – В машине или в парадной, особенно если трахнуться. У меня нет хазы, чтобы принимать.

     – А что же сутенер?

     – Здесь ни у кого нет сутенеров, – буднично сказала моя спутница. – Вить, подержи.

     Она передала мне пиво (початую бутылку я подарил при встрече), зажала в зубах сигарету и стала направлять сползший кулек. "Помоги".

     Я сунул руку под куртку и, надорвав бумагу, поднял сверток с апельсинами. Пальцы соприкоснулись с маленькой грудью под толстым и грубым, как мне показалось, трикотажем. Почему-то грудь не была теплой.

     – Я не буду покупать у тебя ни минет ни за сто.

     – Что, дорого, да? – допытывалась проститутка, впрочем, без особого нажима. – А сколько бы ты хотел? Скажи, сколько у тебя есть денег? А, Вить?

     – Денег не много, но хватит. – Чтобы пресечь ожидаемый демпинг, я соврал: – Меня от тебя не потащит. Меня тащит только от малолеток.

     – А около Коллонтай видел двух малолеток? Если хочешь, Вить, я тебя познакомлю.

     – Это которые по шестнадцать лет? – догадался я и, услышав приблизительный ответ "где-то так", отказался. – Мне нужны малышки, тринадцать там, десять лет...

     – Таких здесь не бывает, – уверенно прервала женщина. – Может быть, прикинь, есть тринадцатилетние, но ты им по виду никогда тринадцать не дашь.

     – Мне говорили, что здесь мамаши выводят на дорогу девочек, а сами стоят в отдалении, как сутенерши.

     – Не, – уверенно возразила Надя. – Я, прикинь, три года здесь работаю, таких маленьких здесь нет.

     Я спросил разрешение провести с ней ночь, пока она работает. Похоже, и она хотела этого. Мы шли, проводя время в тихом разговоре, с тем уровнем доверительности, когда откровенность поощряется деликатностью. Мы не хотели оскорбить друг друга вопросом. У нее могли быть сомнения, не маньяк ли я, разыскивающий малолеток. Надя прижалась ко мне, будто согреваясь, и рассказывала, прерываемая лишь вопросами. Я дурел от ее откровенной душевной близости. В какой-то момент мне стало стыдно за профессиональный обман. Я, профи второй древнейшей профессии, захотел раскрыться перед ней, но отложил саморазоблачение до утра, чтобы подглядеть, как в щелку, интимные стороны закрытого бытия.

     – Ты хочешь именно десятилетнюю, да? Но, прикинь, если я не знаю, значит здесь таких нет. А если есть, то как-нибудь по-другому работают, по наводке. Прикинь, здесь менты ездят постоянно, чтобы такие маленькие выходили – это же опасно. Менты? Не, они не в голубых ездят, а в своих, обычных машинах, без формы. Они с нас деньги берут. Все с нас по полташке берут. От Тельмана до рынка берет Калина, от рынка до Подвойского менты, от Подвойского до Колонтай другие менты, точно другие, я же знаю. Прикинь, зачем мне тебя обманывать, я знаю, что это менты. А вся Коллонтай под Валерой. Короче, раньше Валера всю трассу держал, а теперь только на Коллонтай.

     – Кризис как-то повлиял на тариф?

     – Не, Вить, не повлиял. Мы как работали за полташку, так и работаем. Я когда начинала, минет был вообще пятнадцать рублей. С весны сорок стало. Сейчас, короче, за пятнашку никто работать не будет. Я могу, конечно, опустить цену до тридцати, если он мне понравится. Вить, ты меня отвезешь домой, а, Вить? А то у меня нет денег.

     Мы подошли к перекрестку Большой и Малой Минетных, с тем, чтобы уехать на квартиру брата. Под загогулиной остановки согревалась какая-то новая проститутка. Мне жестоко захотелось тоже забраться под загогулину, и – чтобы сразу подошел троллейбус – домой! в ванную!

     Работа

     Едва мы встали на перекрестке, как мягко тормознула первая же проезжавшая легковушка (хотя ни Надя ни я не голосовали). Видимо, этот частник не раз возил подобные пары – хламная женщина и пижон при ней. Надя объяснила куда ехать, и мы, загрузившись на заднее сиденье, молчали всю дорогу. С шофером была молодая красивая дама, я испытывал большую неловкость ситуации. Но пара оказалась понимающей. Получив плату, водитель подбадривающе бросил: "Удачи", – он увидел во мне новичка.

     Я купил пива с чипсами. Мы сели на скамейке у дома, где живет ее брат, молча пили пиво и курили. Потом я спросил:

     – Как ты стала проституткой?

     – Я, Вить, честная проститутка, – сразу ответила Надя, будто ожидала вопрос. – Я беру за работу.

     – А раньше кем работала?

     – Продавщицей в бакалейном отделе. Только хозяин, прикинь, обанкротился, и всех уволил, весь магазин уволил, и продал. У меня, Вить, дочке четыре года, а муж охранник, только Вить, он не знает, кем я работаю, а то бы убил. У него своя любовница. Он квартиры снимает и живет с любовницей, а летом дочка в деревне, и он с любовницей живет в нашей квартире. Только я, Вить, не хочу с ними жить – прикинь, у него любовница, а я живу тоже, противно, да? Я летом у подруги живу, она мне, прикинь, помогает.

     – Денег дает?

     – И денег тоже, когда меня уволили. Я, Вить, кошельком у нее работала, а потом и сама вышла, и сразу заработала.

     – Не противно?

     – А что, Вить, я же с презервативом. И минет с презервативом. Какая разница, Вить, палец или, извини, пожалуйста, член. Я же его не люблю.

     – Брат знает?

     – А он что сделает, Вить? У нас отец погиб, когда мы еще маленькие, я папу даже не помню. А мама умерла, прикинь, за две недели, как меня уволили. И что, Вить, – что мне делать? Так что брат меня понимает. Я ему денег даю. Прикинь, Вить, у него самого двое и жена по больницам.

     Надя бросила начатую сигарету и ушла положить апельсины. Ее не было минут двадцать. Я подумал, что решала с братом сложную проблему размещения нас для короткой и, как мне ощущалось, жадной до чувств любви. Я боялся того, что должно было произойти и решил дождаться Надю, чтобы исправить свое малодушие, раскрыться во лжи и, оставив деньги за потерянную ночь, исчезнуть. Однако Надя предупредила меня.

     – Вить, прикинь, – она говорила абстрактно, будто в колодец, – у брата дома двое друзей с какими-то шлюхами, и все в жопу пьяные. Вить, ты извини, конечно... – она выдержала какую-то трудную паузу и подняла бесхитростные глаза. – Вить, пойдем в парадную... ты брал пиво, сигареты... я так...

     Счастливый, я покровительственно похлопал ее по плечу и утешил, что все еще впереди, "если, конечно, заторчу от тебя", – продолжая ставшую бессмысленной игру о малолетках.

     Мы высадились метрах в ста от угла Минетных – Надя забыла сходить в туалет. Она доверчиво опустила чулки вместе с трусиками, присела, и я глядел, как из под нее вытекает черный в темноте изменчивый ручей. Надя встала, наглухо застегнула куртку из грубой толстой кожи и попросила выровнять чуть выдавшуюся из-под куртки юбку. Я сильно дернул, и юбка вылезла на ладонь. Надя засмеялась: "У тебя что, жены нет? Прикинь, кто так поправляет юбки!" Потом, критически оглядев меня, взъерошенного ветром и неустроенностью, вынула гребень и, обойдя по кругу, нещадно расчесала свитые кудри. "Ну вот, теперь ты хороший мальчик! Пошли?"

     Мы вышли к остановке. Я спрятался от ветра внутри железной конструкции с сохранившимися стеклами, Надя встала под желтеющий круг фонаря. Вскоре тормознула белая иномарка. Надя медленно подошла, открыла дверь. Я превратился в слух, но ветер рвал и уносил прочь тихие слова. Мне показалось, что они говорили очень долго, сейчас дверь захлопнется и Надя уедет в один из глухих проулков, чтобы пошарить ртом в дорого пахнущих штанах. Мы условились, что она вернется не позже, чем через полчаса, и я обязательно дождусь ее. Но что     –то расстроило сделку. "Придурок, хотел, чтобы я работала за двадцать пять. Я снизила цену до тридцати, но он ни в какую".

     Минуты через три подъехал новый клиент. Я зло сломал сигарету – мне нужно было видеть, как она сядет в машину, и тот обнимет женщину властной покупающей рукой. "Представляешь, Вить, – сказала она, вернувшись, – он отказался дать мне денег, чтобы я передала сутенеру. Ты не обиделся, что я назвала тебя ему сутенером?"

     – Таких лохматых сутенеров не бывает.

     – Ну и что! – тихо смеясь, Надя тесно прижалась ко мне и с нежностью добавила: – все равно ты мой хороший сутенер. Она провела пальцем долгую линию по руке, перехватившей ее в согревающем объятии, кокетливо глянула снизу и спросила: – Да?

     С интервалом в десяток минут остановились еще пять машин. Все отъезжали. Не устраивали цены и то, что деньги вперед. "Настоящее кидалово, – возвращаясь, комментировала переговоры Надя. – Прикинь, я уже накалывалась: если не дает деньги сразу – или кинет или увезет".

     – И что, часто увозят?

     – Было поначалу часто. Черные увозили, эти еще били, да и наши били, но черные чаще. Я ведь дешевая проститутка, без сутенера. Это здесь меня не трогают, а когда увезут, прикинь, неизвестно что будет.

     Вдруг без паузы она переменила тему.

     – Однажды тормозится мужик на такой класной машине, говорит: "Ты только подними кофту, дам сто рублей". Отъехали, я подняла, он подрочил себе и заплатил сотку.

     Возможно, она почувствовала, что мне интересно содержание переговоров и любопытные частности, и подробно все рассказывала. В паузах, когда мы, обнявшись, согревались на скамейке, я слышал ночные истории. Отличался ли мой интерес от любопытства клиентов, полагаю, всегда спрашивающих об одном?

     – Я зарабатываю рублей шестьсот за неделю. Нет, Вить, я на шестьсот уже не умею жить. И потом, я ведь не всегда работаю. Долги, прикинь, отдать, купить что-то дочери, брату там. Не, Вить, когда погода – я работаю.

     – Я прикидываю: два-три клиента за ночь, трижды в неделю, пятьдесят недель: за три года ты узнала тысячу мужиков?!

     – Я не считаю, Вить, – просто ответила Надя. – Мне это не интересно. Конечно, извини за выражение, остопиздело мне все это.

     Остановился "Москвич". В нем темнели две головы. Надя подошла, договаривалась минут пять. Обсуждали что-то веселое, до меня кусками долетал их общий гогот. И эта сделка расстроилась.

     – Две сотни давали, – заскучав, сообщила Надя.

     – Так что же ты?!! – я заволновался, вскочил со своей железной скамейки. Показалось, что она отказывается, смущаясь моим присутствием.

     – Ты здесь ни при чем, – остановила Надя. – Я с двоими никогда не сажусь, опасно, прикинь. – Она усмехнулась. – Однажды приклеился пацан. Злой такой, нервный, спрашивает: "Работаешь?" – "Нет, – говорю, – подругу жду". Тогда он где-то спрятался на машине и стал выслеживать. Смотрю – подъезжает опять и ехидно так: "Не работаешь, говоришь", – и вытащил нож. Я побежала к парадной, поднялась на лифте, звоню в первую же квартиру, кричу: "Теть Тань, откройте!" – типа что своя. А он тихо подходит и нож приставил к шее и жмет. "Сейчас дурак проколет", – думаю, и говорю: "Нет, я наркоманка, зарабатываю на дозу". Он решил проверить: "Пошли за дозой", – говорит. Мы пошли в дом, где продают героин, он дал денег, я купила две дозы, все там сделала, вколола сначала себе, а потом ему. Он в первый раз кололся, сразу отъехал. Я смотрю – пацан готов, и деру. Больше он не приезжал.

     Меня била противная дрожь. Надя почувствовала это и сказала:

     – Ты замерз, наверное? Пойдем, прогуляемся до метро.

     Она шла по шоссе, я по сырой увядающей траве, приближаясь к женщине, чтобы поболтать, и отдаляясь при виде машин, имитируя водителям намерение сутенера. Надя продолжала случаи своей проституции. Однажды днем, когда она не работала, у остановки тормознул шикарный мерс. Мужик минут двадцать уламывал ее, выбрав почему-то среди десятка других женщин. Заплатил сто долларов за тривиальный минет. "Может, бумажка ненастоящая?" – Надя сопротивлялась, но там все было настоящее. "Один заплатил за три часа по стошке, мы отъехали и потом два часа просто разговаривали в машине. Прикинь, просто разговаривали". – "И где он сейчас". – "В Нью-Йорке", – равнодушно бросила Надя, и я поспешил отойти – притормаживал очередной кандидат. "А еще, прикинь, – продолжает, – однажды подъехал один и подарил букет: пять шикарных роз, самых дорогих роз. Прикинь, он ничего не стал требовать, а просто подарил и уехал!"

     Мы дошли почти до метро. "Плохой день, – нахмурилась Надя. – Ничего не заработала. Стошку до тебя и все".

     Я разозлился за ее алчность.

     – Может быть хватит? Сто рублей – для женщины хороший заработок.

     Надя с сожалением посмотрела на меня, как на дитя.

     – Так ведь я не каждый день работаю. Прикинь, Вить, прошлую неделю вообще не работала. Меня здесь продуло, лежала с температурой тридцать восемь с половиной. А то, что сегодня заработала, я уже отдала. На прошлой неделе занимала; когда ходила за апельсинами, сразу отдала. Прикинь, да? если долг не отдавать, тебе в другой раз не дадут, а?

     Мы повернули обратно к перекрестку. Теперь двигались против ветра. Я в отдалении по траве, Надя по шоссе, согнувшись, чтобы спрятать лицо от штормовых порывов. Вновь выбившаяся юбка прилипла к ногам, огрызком хлопая сзади, как флажок. Мы не разговаривали, ветер все равно заглушал слова.

     Треугольники

     Мы спрятались от ветра внутри остановки на жестяной скамейке и говорили нелепости. Надя вдруг спросила:

     – Витя, а какая для тебя хорошая жена?

     Я был готов к подобному вопросу.

          – Жена... До революции были жены... Нет, я не говорю о женах декабристов – там, понимаешь, за идею... Но вот обычная жена какого-нибудь разночинца начала двадцатого века, она на своих женских курсах, из книжек усвоила: надо жить для мужа, все делать, чтобы мужик спокойно работал и зарабатывал все больше и больше, содержал семью и заботился, а она при этом держит в порядке дом...

     – Сейчас таких мужиков нет, – уверенно прервала Надя. – Сейчас мужики думают только о себе.

     – Почему же нет! – я разозлился и по телу вновь прошла дрожь. – Они есть, их много, но они спиваются, они злые, потому что дома полный бардак! Есть такой рассказ – читала? – "Судьба человека" писателя Михаила Шолохова – я тоже давно читал, а тут опять на глаза попалась. Там написано, как мужик возвращается домой бухой, а жена – не из боязни, прикинь, а из женского понятия – не злит его, не ругает, а ласково укладывает спать, к стенке: "А то упадешь, милый". А утром пятьдесят грамм – и ведь не спился мужик, из плена рвался к ней!

     – Все равно настоящих мужиков нет, – возразила Надя, прижимаясь теснее. – Ты для них все делаешь, а они только за себя.

     – Да нет же! – Я почти закричал и развернул ее к себе лицом. – Женщина должна чувствовать, чувствовать мужчину, и тогда все будет...

     Надя сорвалась со скамейки и выбежала на шоссе. Коротко взвизгнули тормоза. Она обошла машину и почему-то приблизилась к окошку водителя. В кабине виднелась кудрявая женская головка. Я понял, что Надя решила раскрутить клиента на шведский вариант. Мне, как последней сволочи, мучительно захотелось сесть вместе с ней в машину, уехать и... наблюдать. "Боже мой, пора кончать с газетчиной!" – вспыхнуло ясной правдой. Но открылась дверь и из машины выплеснулась красотка. Я понял, что это искровская проститутка, по тяжелой хламиде на плечах. Она легко и пьяно подошла ко мне, села на скамейку и подставила щечку:

          – Витенька, пожалуйста, поцелуй меня!

     Я поцеловал. Под хламидой желтела легкая кофточка; высокие тяжелые груди прожигали ее сосцами, острыми, как стрелы. Открытые и беззащитные, они притягивали грешную руку, чтобы мять, раздирать горячее тело. Я с трудом перевел дух. Красавица зашлась смехом. Я обнял женщину, показывая, что хочу ее... потом, не сейчас – крепко обнял, с готовностью мгновенно оттолкнуть.

     – Витюша, угости меня сигаретой!

     Я похлопал по карманам и обнаружил, что пустой – оказалось, за два часа скурил пачку. "Надо пойти в ларек, сейчас куплю..., – пробормотал я и вдруг потянул женщину: – Все, что надо, купим – как тебя там... Рита? – пошли, Рита, пошли!"

     Надя, сидевшая в салоне, вышла и протянула две сигареты: "Вить, покури!" – но я отмахнулся и увлек кучерявую вкось и вглубь – черт-те куда, лишь бы остаться наедине.

     Перед нами раскрылся Искровский проспект. На всем пространстве жали на газ машины. Мы шли посреди трассы, шатаясь, освещенные фонарями и неоном фар. Я сжимал ее жаркую грудь и шептал, что сейчас все, все будет. "Мы купим сигарет, пива, презервативы... – Рита! где здесь ларек!!?" – но она хохотала, будто от сосцов к ее глотке тянется хохочущая трансмиссия, передающая безумство моих рук, и тянула меня то в черные подземелья, то навстречу бешеным мерседесам. Я отчаялся – она была невменяема и пригодна для пластания прямо на взлетной полосе. Я требовал желания чувственного и смиренного, и уже швырял по сторонам беспечное тело. Оттолкнув Риту, крикнул: "Ну и черт с тобой!" – сразу завизжали колеса и нас ослепило неоном. Хлопнула дверь, взыв, машина исчезла – я остался один.

     "Ч-черт!" Поняв, что мою шлюху увезли более опытные и могущественные, я сник и побрел назад, к перекрестку. Мучило желание увидеть Надю и злость за совершенную глупость. Надя уехала и остановка была пуста. Я посмотрел на часы – 3.25, – сел на скамью и, не имея других занятий, погрузился в раздумия, буду ли прощен.

     * * *

     Надя, как обещала, приехала не позднее получаса. Распустившая перед работой волосы, она сидела рядом с водителем в аккуратно заколотой прическе, ровная, как модель. Любовники едва не проехали мимо, и я с криком "Надя!" сорвался с места. "Жигули" остановились. "Где Рита?" – обернувшись, спросил водитель. Меня бесил этот парень, – минут двадцать я на скамейке проговаривал признания – что журналист, – и спешил объясниться, но только не под его сверлящим взглядом.

     – Тормознула машина, ее увезли. Я ничего не успел сделать.

     Они сидели спокойные, как сфинксы, вполголоса ведя разговор старинных друзей, посторонний ко мне.

     – У вас можно погреться?

     – Садитесь, – раздалось из салона и парень, перегнувшись, поднял защелку замка.

     Они продолжали тихий доверительный разговор, будто сзади ввалился мешок с ветошью; спокойствие Нади лишало поводов к действию, изменившему бы мое положение третьего бесполезного. Да, предал, ушел, но ведь она только что трахалась – трахалась ведь! – не с клиентом, а в охотку – повернись, скажи: "Извини!" Или то, что прошло между нами, ничего не значит? Я пытался вклиниться в разговор, но парень холодно осадил: "Молодой человек, вас это не касается", – равно безразличный к возможной агрессии или смирению того, сидящего сзади.

     Вдруг он, не оборачиваясь, сказал: "Мы с Ритой знакомы два года. Я услышал крики – там пьяные мужики запихивали ее в салон, пришлось отбивать", – и сфинксы погрузились в молчание. Все слова потеряли смысл: мешок с ветошью сдал спасенную женщину первому встречному, даже если и случайно. Какая-то лапа изнутри щекотала горло – я хотел курить. Борясь с наступающим приступом кашля, сдавленно воскликнул: "Что теперь с ней будет!" – на что Надя ровно сказала: "Ничего особенного. Потрахают до утра и отпустят. Может, даже денег дадут". Я представил, что сейчас железные волосатые руки рвут горячее женское тело, упиваясь его податливостью.

     Вдруг Надя с "мальчики, мне пора" открыла дверь и ушла под желтый фонарь. Я остался, обязанный восстановиться в достоинстве, но, обернувшись, смотрел на Надю и понимал, что все, все фальшиво. Я ждал, когда ее купит первый проезжающий хлыщ, этого ждал и водитель, хотя час назад он спас женщину. Надя зарабатывала свои деньги и никто не имел права ей мешать – из жалости или эгоизма.

     На Надю тупой мордой накатил джип. После недолгих переговоров из салона лениво вышел мощный коротко стриженный пассажир, вытянул руку и отжал ей подбородок. Я вдруг подумал, что это смерть – машинально поднял рукоятку двери, чтобы выскочить и напороться на сокрушительный удар. Но разговор затянулся. Дима (так парня назвала Надя) вышел, постоял рядом с ними и вернулся. Дав задний ход, он включил подфарники и сказал: "Запоминай номер". Я вслух повторил высвеченные красным огнем цифры. Мы ждали развязку.

     Джип уехал без Нади, и я засмеялся: "Триллер, мать твою...". Импульсивно возникшее желание увезти ее к брату, заплатив – завтра или через неделю – погасила простая правда. "Черт возьми, тогда нужно содержать эту женщину! Игра пошла плохо, и я хочу откупиться, желая ее прекратить. Я обязан ждать, когда ее купят, надеясь на благородного онаниста".

     Вскоре подъехал новый клиент. Мы ослепли – он переключил свет на дальний – но увидели сквозь неон, что вышли двое. Я спросил: "Выйти?" – но Дима зло отрубил: "Сиди!" Надя, с отказом помотав головой, побежала в нашу сторону. Я распахнул дверь, но она спросила: "Вить, разменяешь стошку?"– "Мне не нравится. Прыгай". – "Вить, все нормально. Мне нужно срочно разменять". – "Там нормально? – Она подтвердила уверенным кивком. – Я пустой. Разменяй в 24 часа". Надя улыбнулась и повторила: "Да, в 24 часа. Вить, ты дождись меня, ладно? Я через полчаса". Они втроем (или сколько их было в машине?) отъехали к светящемуся магазину. Мы видели, как Надя скрылась в нем, скоро вышла и машина уехала.

     Она не вернулась ни через полчаса, ни через час. Мы купили курева и молча сидели, вытягивая сигареты одну за другой. Дима откинул спинку, заложив руки за голову, вытянулся и вдруг горячо и уверенно заговорил.

     – Я зарабатываю головой, ни от кого не завишу, сам себе начальник и люди, на кого я работаю, не уволят меня даже в последнюю очередь. У меня сильные связи, от меня зависит, сколько они получат денег. Я могу их разорить или поднять, и они это знают. А что такое работяга? Он не умеет работать головой, поэтому его берут за руку, подводят к станку и показывают на кнопку: "Нажми эту, потом эту и ничего не перепутай!" И еще неделю рядом стоит другой работяга и смотрит, чтобы этот не перепутал кнопки, пока не научится нажимать их автоматом. Они бестолковые и поэтому работают руками. Когда фирме трудно, их увольняют пачками, на улице стоят сотни таких же, которые умеют работать только руками и ждут, когда им скажут: "Подрочи это, я тебе дам на хлеб и водку". Они готовы на все, потому что сдохнут без хозяина. Им не важно, чем заниматься, потому что это безмозглый рабочий скот, который работает по приказу, жрет по приказу и по приказу идет на бойню. Они готовы слушать любого козла, который пообещает им нахаляву булки с икрой. У нас страна скотов, так было и будет.

     – Не думаю, – возразил я, защищая и свою честь. – Наша проблема в том, что нет честного суда, нет правил, которым бы подчинялись все. В Америке судят президента за интрижку, а у нас рядовой шеф миллионами ворует на глазах у подчиненных, но того, кто поднимет голос, просто сожрут. У нас нет проблемы умных и дураков, но одни переступают через закон, потому что знают, кому заплатить и откупиться, а другие боятся закона и избегают столкновений с ним. Лучший адвокат – не тот, кто умеет красиво сказать, а кто, купив диплом, наладил связи с судьями – те берут взятки от своего без опаски, что их поймают. Я бывал на судах, где толковые адвокаты в щепки разносили обвинения, но их коллега, с трудом слепив доказательства, по всем статьям выигрывал дело, будто и нет другой стороны. И так во всем. Если у тебя нет связей и ты не готов лгать – ты идешь в пролетарии, утешаясь, что зарабатываешь мало, но честно...

     Мы убивали время в разговоре, пока не исчерпались и не утомились. Я подумал, что Надю пустили на второй круг. Дима завел мотор и включил печку, скоро в салоне стало жарко. Он уснул, я тоже умостился на заднем сиденье и ушел в забытье без сновидений.

     Я проснулся от рывка. Дима резко вывернул на шоссе и поехал к метро. Был седьмой час, по Коллонтай шли первые троллейбусы, набитые сонным людом. Я спросил Диму: "У тебя есть Надин телефон? Дай!" Он посмотрел на меня через зеркало и раздельно отчеканил: "Телефон дает только владелец или по его личной просьбе. Надя меня не просила". – "Она бы дала мне, но я не успел взять. Дай!" – "Нет!"

     Мы приехали, я повторил: "Дай телефон". Дима обернулся; глядя в глаза, он твердо ответил: "Нет!" Я вышел. К метро с разных сторон стекались сотни или тысячи людей. Образовав толпу, они формировались в толстую колбаску, пожираемую гудящим конвейером. Я вошел в толпу и растворился в ней без остатка.

1999-2015

Проституция