Литературный
конкурс:
проза

Проза пионера

Художник. Эпизод из "Короля"

( 1 голос )

24 мая в 08:01

—А ещё дыня… Нет, вы знаете, что такое настоящая туркменская дыня? О, это рай, истинный рай! Вы знаете, она даже в жару прохладная, я вам не вру, ей-богу, не вру! что-то наверное с неё испаряется, и она становится прохладной. И совсем, кстати, не приторная. Туркменская дыня изысканная, в меру сладкая, одуряюще ароматная—если будете в Ашхабаде, непременно попробуйте—я вас прошу, попробуйте, не жалейте денег! Но я предупреждаю: не у каждого торговца вы купите настоящую туркменскую дыню! Честное слово! Он, конечно, будет вам её расхваливать и туркменскими и русскими словами, и аллахом поклянётся, и всеми предками—но вы ему не поддавайтесь! Во-первых, торгуясь, вы ему доставите удовольствие, но красиво торгуясь, а не так, что денег нет—туркмены попрошаек не любят. Нет, вы со вкусом торгуйтесь, товар не хулите—это вам не поможет: поговорите с ним, спросите как поживает его семья, как зовут его сына и сколько внуков, проявите к нему интерес—уже двадцать процентов цены вы скинете. Но это не всё, если вы хотите вкусить истинный плод, мда… истинный. Поднимите дыню, поднимите её против солнца и будьте правдивы: просвечивает или нет? Неважно, что дыня совсем не просвечивает, а важно, видите ли вы сквозь её тонкую кожуру…
К Лизавете обернулся незнакомый старик, он радостно воскликнул:
—Ах, вы проснулись! А я по методу, в хорошей книжке прочёл, вроде как под гипнозом решил рассказать вам несколько полезных знаний. Вам удобно здесь?
Лизавета слабо улыбнулась. Ей было безумно удобно и хорошо. Этот забавный старик оказался приятен, великолепно приятен, и она внимала его словам, как впитывала благотворный исцеляющий бальзам. Она ещё не осмотрелась, а просто слушала его голос, высокий, прерывистый, вдохновенный, такие уверенные его речи, такие наивные, мирные… Лизавета закрыла глаза.
—Что, вам плохо?
Она через силу подняла ресницы и увидела над собой взволнованное узкое лицо старика.
—Нет, спасибо, чудесно… Пожалуйста, рассказывайте про дыни…
—Хотите воды?—предложил старик; Лизавета слышала струю из графина, дробно бьющуюся о стакан, и ей вновь предложили:
—Барышня, пожалуйста, выпейте. Вам будет хорошо.
Лизавета поднялась. Она оказалась в маленькой комнате под низким давно не беленым потолком, с одной стороны завешанной светлой рогожкой, а напротив… там было огромное, во всю стену неестественно большое окно, и свет, падавший косым лучом из окна, сочно расцвечивал во множестве развешанные по стенам и их, стены, скрывшие… стоявшие на полу, составленные в штабеля—картины, картины, в рамах или без… натюрморты, пейзажи, портреты… обвал, водопад красок, линий, выражений глаз обрушился на неё—Лизавета замерла, едва не уронив стакан…
—Пейте, пейте,—приглашал её тот же голос. Она вновь улыбнулась, извинительно, но напоённая—и косым лучом солнца, и этим забавным стариком, с такой поэзией рассказавшем о дынях, и картинам, и мольберту, отвернувшему к стене натянутый холст, и той завеси из рогожки, за которой, неплотно задёрнутой, виднелся—боже мой, боже мой—прекрасный, угадываемый во всех положениях зелёный в клетку дождевик-макинтош и чёрная беретка над ним, завершённая кратким поросячьим хвостиком.
—Как хорошо…—Лизавета одним дыханием высказала невыразимое счастье; старик засуетился, вскочил и стал размахивать руками.
—Я угадал, я угадал!—богиня, нечаянно посетившая забытого мазилу! О, я ещё что-то могу… я ещё нужен… вы пейте, пейте, не обращайте внимания: у меня маразм, нормальный старческий маразм: я вас ждал, я вас представлял такой, как сейчас—о, постойте, не двигайтесь! так, так, и не меняйте, прошу вас, не меняйте лицо… так, так… божественно, как божественно…
Лизавета вполне пришла в себя и вспомнила всё. Лестницу, бесконечные ступени, стук двери и мелькнувший в глазах поясок, что скрутившись прыгнул на шею, и перерезавшую боль, и бесчувственную тишину, и пустоту… пустоту… не бывшее с ней… и очнулась, и разителен был контраст с игриво косым лучом солнца, картинами и взволнованным стариком.
—Простите, простите меня,—попросила Лизавета и поднялась. Ей стало невыносимо гадко за себя от его доброты.
—О, я всё забыл! Вы хотите уйти?—он отступал от неё, робко выставив худые руки, будто удерживая.—Не делайте этого, я вас прошу, я прошу…—он стал скорбен.
Лизавета, угадывая неясную тревожную тайну, быть может, спрятанную в художнике, глянула насквозь него, а старик вовсе упал духом, губы его задрожали. Лизавета зашла за мольберт. Нагая под прозрачными воздушными одеждами, она в лучшей улыбке лежала на чём-то неосязаемом, вроде облака. Лёгкий голубой ветер шевелил золотые кудри, а губы просили любви.
—Три солнца…—виновно бормотал художник.—Когда я принёс вас сюда, я увидел… о, простите, я был ослеплён… как три солнца… сожгли меня… я угадал, я угадал… это в ваших чертах лица, так должно быть, и я увидел это сейчас, улыбайтесь же—о, божественно! Вы ударились головой, кажется…—он страдал, стыдясь, извиняясь и голодно всматривался в лицо,—не смог удержаться… я не смог, о, простите, простите меня, простите…

Король